Наверное, я и повернул бы назад вскоре, если бы у входа в парк не висела схема и на ней я не увидел бы озеро, похожее на гроздь бананов. Мы двинулись по главной аллее мимо киосков, качелей, раковин, беседок, пустых, мокрых, нереальных каких-то. Летом здесь были толпы гуляющих, у каждого столика забивали “козла”. А сейчас никого, никого. Поистине, если бы Граве задумал недоброе, не было места удобнее.
Вот и озеро. Озеро как озеро. Лодочная станция. Лодки вверх дном на берегу.
— Слушайте, Граве, будем благоразумны. Где тут спрячешь космический корабль? Тут же толпы летом, толпы!
— Посмотрите, там голова.
— Верно, тот самый камень, что на астрограмме: удлинённый лоб, чуть намеченные глазки, подобие ушей. Ну пусть голова. Но здесь же мальчишек полно. Залезали, каждый бугорок трогали.
В мыслях у меня: “Знал он про эту голову, на чертёж нанёс, невелик труд. Дальше что будет, посмотрю… поостерегусь”.
— Но мальчишки не лили йод в каменные уши. Дайте сюда флакончики.
И свершилось. Сезам открылся. Нет, не дверь там была, не тайный вход в пещеру. Просто голова распалась надвое, лицо откинулось, обнажая очень гладкую, почти отполированную плиту. И ничего на ней не было, только два следа, как бы отпечатки подошв.
В парке культуры! У лодочной станции! Против тира!
— Нас приглашают, — сказал Граве. — Сюда надо встать, видимо.
Плита как плита. Следы подошв только.
Поставил на неё пустую склянку.
Была и нет, исчезла.
Положил ветку. Нет ветки.
— Ну что же, господин фантаст? Вы сказали: “Решусь”.
— Подождите, Граве. Важное дело же.
В голове: “Надо известить научные круги: обсерваторию, академию. Но как бы не попасть впросак. Может, это аттракцион такой. Как жаль, что нет Физика с его кинокамерой. Была бы документация, предмет для разговора Завтра притащу его…”
— Граве, я считаю, что прежде всего… Где вы, Граве?
Исчез! И когда он ступил на плиту? Не заметил даже.
“Обязанности, гранки, вёрстка, воспитание. Круглолицая жена, круглолицый сын… Научные круги подберут достойных. А что же, я себе не доверяю, что ли? Скорее Граве нельзя доверять — эмигрант, что у него там на уме? Разве может он единолично представлять человечество на звёздах? Боязно? Но чего я боюсь? Три четверти позади, четвертью рискую, пустяк…”
И я ступил на плиту мокрыми подошвами. Левой на левый след, правой на правый.
Прожгло насквозь.
Очень больно было, очень!
ИЗ КОСМИЧЕСКОГО БЛОКНОТА
Прожгло насквозь!
Будто тысячи раскалённых проволочек пронзили тело, опалили голову, руки, ноги, каждую точку кожи, каждую клеточку внутри. Пронзили и застряли, оставили боль всех сортов. Саднило, ныло, дёргало, кололо, рвало, царапало. Жгло глаза, горела кожа, ломило кости и зубы. С болью является в мир человек, с болью явился я в тот мир. Только за первое рождение отстрадала моя мать, а сейчас я сам корчился и охал.
Кошмары.
Глаза воспалены, голова разламывается. Не знаю, кто отвечает за бред: зрение или мозг? В щёлках между опухших век проплывают страшные призраки — помесь зоопарка с фильмами ужасов: змеи в пенсне, хохлатые птицы с клювом, намазанным губной помадой, жуки с моноклями, мохнатые чертенята, рыбы с подведёнными глазами, ежи с клешнями на колючках, спруты в шляпах и что-то бесформенное, стреляющее молниями, студенистый мешок с крыльями.
Но страшней всего, противнее всего то, что напоминает человека: сухопарые скелеты с черепом, туго обтянутым зеленоватой пятнистой кожей, отвратительные живые мертвецы.
— Прочь! — кричу я истошно. — Уберите! Не верю. — И чей-то голос зудит монотонно: “Ана-под, анапод, дайте же ему анапод!” — “Дайте ему анапод”, — повторяю я, чувствуя, что моё спасение в этом непонятном слове. Прохладные пальцы ложатся на горячий лоб…
…Обыкновенная больничная палата. Миловидные сестры в чистеньких халатах, туго перехваченных в талии. Молодой врач с бородкой рассматривает шприц на свет.
Боль отпускает. Я уже могу глубоко вздохнуть не ойкнув. Покой после усталости. Ощущение комфорта, даже какой-то удачливости. Кожа горит, но в палате прохладно, тянет ветерок от неслышного вентилятора. Пересохло во рту, тут же капельки оседают на губы. Есть захотелось, что-то вкусное льётся в рот. Приятная предупредительность судьбы. Я даже испытываю её, заказываю: “Хорошо бы, сестра принесла попить, хорошо бы кисленькое”. А если затребовать невозможное: “Хочу быть дома”. И вижу, представьте себе, книжные полки с подписными изданиями, лифчик на письменном столе и взвод солдатиков под подушкой. Вижу, хотя понимаю, что это сон. Что бы ещё заказать? Трудно придумывать с головной болью. Дайте меню снов.
Винер, кажется, сказал, что американские генералы зря так носились с тайной атомной бомбы. Самое секретное было обнародовано в Хиросиме: бомбу можно сделать. Остальное — вопрос времени, денег и техники.
Нечто подобное ожидает первооткрывателей планет. Годы-годы-годы в полёте, годы-годы-годы споров: есть там жизнь или нет? А выяснится в первый же час после посадки: “Да, есть!” Если она есть. Остальное — уточнения: какая именно?
Самое важное я узнал от Граве на Земле ещё, что они существуют — наши братья по разуму. Узнал, что живут в скоплении М-13, шаровом Геркулеса, и что они хотят иметь с нами дело. Это самое важное… Остальное уточнения.
Целый век тянулся у нас спор в земной фантастике: похожи ли на нас эти братья, человекоподобны или нет? Спор тянулся сто лет, а ответ я узнал в ту секунду, когда открыл глаза. Оказалось, что похожи, так похожи, что я путал их с земными знакомыми, называл по имени-отчеству, допытывался, где же я на самом деле — на Земле или в зените. Была среди моих врачей вылитая Дальмира, жена Физика, тоже блондинка и тоже с “конским хвостом” на макушке Чужого языка я не понимал, но во взгляде читал любопытство: “А ты что принёс в наш мир, пришелец, какие новые чувства?” И жена Лирика была, неторопливая, но ловкая и умелая, лучше всех помогала мне. Но смотрела строго, поджимая губы, как бы корила: “Что тебе дома не сидится, зачем шастаешь по космосу, свою Землю благоустроил ли, перекопал, прополол?” И Физик был, даже несколько физиков, все молодые и ушастые. Лирик тоже заходил, но смотрел неодобрительно, постоял у дверей и ушёл.
Болеть на чужбине плохо, выздоравливать — ещё хуже.
Представьте, приехали вы за границу — в Италию или в Индию. Приехали и слегли. Лежите на койке, изучаете узор трещин на потолке, а за окном Святой Пётр или Тадж-Махал. Обидно!
За окном чужая планета, а я лежу и жду здоровья, лекарство пью с ложечки, кушаю жидкую кашку.
Языка не знаю. Говорить не могу. Читать не могу. Слушать радио не могу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
